О бытовой жизни старца Григория Распутина оставил записи в своём дневнике его сосед по этажу — чиновник Святейшего Синода Павел Александрович Благовещенский. Жизнь полная кутежа: выпивка, накрытые столы, цыгане, песни и пляски до утра, оргии.



Благовещенский проживал в Петрограде в д. №64, по Гороховой улице, на том же этаже, где располагалась квартира Распутина. Его записи — единственные, отражающие повседневную жизнь «серого кардинала» царского двора. Павел Александрович родился в 1883 году (т.е. в 1916-1917 годах ему было 33-34 года). В начале 1920-х эмигрировал в Эстонию, оттуда — в Германию. Умер в конце 1950-х.

«С 7 июня по 14 июня (1916 года) набирался впечатлений и потому дневник не вёл, а сразу за истекшую неделю излагаю собранный материал из личного наблюдения и рассказов очевидцев происходившего. В доме, где живёт Г. Е. Р. (Григорий Ефимович Распутин — БТ), находится постоянно наряд агентов сыскной полиции, в доме определённый и разделённый наряд на 2 смены, так что постоянно дежурят четыре агента, три из них на парадной лестнице дома, а один у ворот. При этом постоянно дежурит швейцариха в подъезде, дворник и другой швейцар у ворот. В подъезде агенты играют всё время в карты от безделья. Иногда поднимаются на второй этаж, где и сидит один, а иногда один из них поднимается на третий этаж, где поставлена скамейка у самой двери квартиры № 20, и садится дежурить уже здесь у дверей.

Посетителей очень много с утра и до позднего вечера и самого разнообразного типа, возраста и положения. Преимущественно дамы, девицы, сёстры милосердия, мужчин меньше, но всё-таки приём очень большой и мужчин. Когда отворяются двери его квартиры, то видно, как сидит очередь у него в прихожей, за неимением иногда там места сидят на площадке у двери на скамейке. Публика самая разношерстная, начиная от высокопоставленных особ до последней бедной женщины-нищей. Сидят дамы все очень элегантно одеты, последний крик моды, не совсем хотя молодые, так, в бальзаковском возрасте, но есть очень много свеженьких миловидных барышень, очень молоденьких, вид которых меня всегда поражал тем, что они слишком серьёзны, когда идут к нему по двору или поднимаются по лестнице, как будто они идут на что-то серьёзное, что-то обдумывают, очень сосредоточены на чём-то.

Сидят генералы почтенные, батюшки какие-то провинциальные, монахи, чиновники, женщины — бедно одетые, с ребятами на руках. Мужчины попадают типа нерусского, но есть и солидные господа именно русского происхождения, по-видимому, занимающие известное положение. Бывают жидки, одного сам видел несколько раз, он сидел внизу у швейцара и затем какой-то чёрненький господин, вроде секретаря у него, приглашал жидка, говоря: «Отец просит, брат ждёт», и жидок быстро поднялся наверх и был принят.

Обедает он на кухне со всеми домашними. Садится посредине, с одной стороны этот чёрненький господин, по-видимому, агент в роли его секретаря, с другой стороны простая какая-то женщина, деревенская, в чёрном платье, с белым платочком на голове, типа иоаннитки, затем какая-то сестра милосердия и девочка в коричневом коротком платье, лет 16–18, в роли прислуги-горничной. Едят суп из одной все миски деревянными ложками. Он сам очень часто во время приёма посетителей своих приходит на кухню, берёт закуску, фрукты: апельсины, яблоки, землянику – и несёт сам в комнаты. Кухня его как раз напротив моей кухни, так что всё прекрасно видно, но вечером почти всегда бывает спущена штора.

15 июня 1916 г. Пишу у себя в кабинете, а за стеной происходит какая-то вакханалия, по-видимому, идет кутёж перед его отъездом на родину. Гостей очень много перебывало за день, вечером ещё прибавилось. Собралось очень большое, весёлое общество, некие пляска, смех. К 12 часам ночи пришли музыканты – струнный оркестр, человек 10–12, видно, из какого-нибудь увеселительного сада, вроде «Виллы-Родэ», «Буффа». Играли и пели всевозможные опереточные мотивы, сопровождавшиеся в конце бурной пляской. Неоднократно были пропеты грузинские песни, и баритоном. Затем была три раза повторена после очень шумных оваций «Песнь о вещем Олеге» в переложении весёлого интимного театра, с выкриками «здравия желаем… ство» и дальнейшими нововведениями к этой песне.

Кутеж продолжался до поздней ночи. В конце уже слышались только отдельные пьяные голоса, пляска отдельного лица и гром аплодисментов после этой пляски. По-видимому, «сам» разошелся вовсю и пел и плясал соло. В этот день кухонное окно было открыто, и штора не была спущена. Постоянно приходили в кухню за закусками, фруктами, бутылками вина и морсом, гости, всё больше дамы и барышни, все очень оживленные, раскрасневшиеся, развязно-веселые. «Сам» днём выбегал несколько раз в кухню, но вечером уже больше не показывался, всю посуду убирали, мыли сами дамы, прислуги ведь почти нет, иоаннитка ходила, сидела, но ничего не делала, всё прибирали дамы. Приходили на кухню закусывать музыканты, но они не ели, а просто пожирали всё, торопясь и проглатывая всё огромными кусками.

31 июля 1916 г. Приезжала А.Вырубова в 12 час. 30 мин. дня в зелёном платье, чёрное манто, пробыла до двух с половиной часов. Минут через пять после её отъезда уехал и Р. Вернулся вечером часов в девять. Рассказывают, что однажды Г. Е. Распутин вечером, положа сестру милосердия на кухонный стол в кухне, поднял всё, что мешало, и, не стесняясь смотрящих из окон, дал волю своим страстям и, насладившись известным актом, подошел к окну, открыл его и смотрел улыбаясь на двор. Вид был такой, что вот, мол, полюбуйтесь на меня, здорово разделал и никого не боюсь и не стесняюсь.

1 августа 1916 г. В 2 час. 25 мин. дня Г. Е. уехал на своем моторе и в 3 час. уже вернулся. Когда вернулся домой, то встретили его племянницы и он их спросил: «Пришла?» Они ответили, что «нет, не пришла, а пришла Анна Дмитриевна [Адамович]». Около 5 часов Г. Е. уехал в моторе своём с дамой очень полной (вероятно, Анной Дмитриевной) в синей шляпе, синем пальто и серебристом меховом боа. Вернувшись очень скоро, минут через 20, и начался, по-видимому, кутеж. Выбегал несколько раз на кухню в атласной малиновой рубахе, закусывал, пил что-то, часто мыл руки. Выходила Анна Дмитриевна тоже в кухню довольно часто, разговаривала с каким-то бритым господином, курившим сигары, кокетничала с ним, приседала и делала реверанс пред ним, видимо, подсмеивалась.

Там же в кухне была и какая-то некрасивая блондинка, к которой всё приставал этот бритый господин, не то банкир жид, не то делец биржевой. Так часов около восьми в кухню вбежали и Г. Е. и А. Д., мыли оба руки, а затем, когда мыла руки А. Д., то Г. Е., весело улыбаясь, здорово нашлепывал ей зад, то одну, то другую часть, забавляясь и хохоча очень громко. Часов около десяти – в начале одиннадцатого пришло 6 музыкантов с инструментами, скрипками и виолончелью. Начались музыка, пляски казачки, затем рёв самого. Г. Е. не пел, а кричал что-то вроде песни, но ни мелодии, ни слов разобрать было нельзя. Так поют пьяные мужики в деревне. После каждого танца следовали аплодисменты.

В кухню входила А. Д. и тощая покурить, был какой-то офицер-блондин со Стан. 3 ст. на груди. Опять выходила Анна Дмитриевна мыть руки, и опять Г. Е. похлопывал её по очень жирному месту сзади, гогоча очень громко. Выбегал Г. Е. закусить хлебом и пил из стакана, найдя бутылку меж кухонными дверями. Музыка была до двух часов ночи, музыканты ушли шатаясь.

3 августа 1916 г. К вечеру начали собираться гости, и всю ночь происходил кутеж. Был приглашен хор цыган, 40 человек. Пели и плясали с 9 вечера до 3 часов утра, к концу все были пьяны, в особенности «сам».

Вообще от 6 августа он пьянствует, приставал на дворе у себя к прислугам, лез с ними целоваться.

9 августа уехал, как говорят, к себе опять в деревню».

(Цитируется по: А.Искендеров, «Закат Империи». Редакция журнала «Вопросы истории», 2001 год)