Поехали ночью лампочки в фонарях менять. Ночью — потому что днём движение; ну и лампочки ночью лучше видно, которые не горят.

Поехали втроём, как положено: я — электрик-практикант, наставник мой — Моисеич, и Колян — водитель и управитель автоподъёмника.

Смотрим — на мосту фонарь не горит. Конфигурация фонаря — буква «Г». Модель — та же самая. Как бы то ни было, а менять-чинить надо. Подогнал Колян свою таратайку под рабочий орган электрического осветителя, смотрим — а Моисеич, как всегда и в любую смену — ну никакой уже: спит, как насосавшийся ребёнок. От него, если он в таком состоянии, даже если его и разбудить, то кроме слюней через губу и пожелания «взять ещё» ничего не дождёшься.

Колян говорит: — Лезь сам, Антоха. Видишь — Моисеич спит? Лезь один. Чё ты, лампочку не заменишь?

А я думаю: и действительно, чё я — лампочку не заменю? Да я их десять, блин, заменю! Ну, и полез...

Поднял меня Колян на должную высоту; зацепился я, как предписано инструкцией по ТБ, внахлёст, карабином монтажного пояса за поперечину этой «Г"- загогулины, и вот даже ещё отвёртку достать не успел — чую, пошла подо мной платформа вниз. Пошла вниз, падла, и остановилась только там, внизу. В пазу для транспортировки. Колян прыгает вокруг, матерится на какой-то пробитый шланг, а я про себя думаю: пропитый, бл@ть. Всем известно, что они с Моисеичем в садоводческих товариществах по гидравлике и насосам калымят. Ладно... Я-то — висю! На поясе подмышками.

Колян побегал-побегал, поохал-поохал, да и говорит: — Потерпи, Антоха. Мы счас с Моисеичем, — из открытого окна кабины доносился храп Моисеича, — быстро сгоняем до базы, шланг заменим и тебя с фонаря снимем. Ты главное не ссы, держись. Тут делов-то всего на полчаса. Прыгнул он в кабину, и угазовали они с Моисеичем на срочный ремонт...А я висю...

Сначала страшно было, а потом подумал: хера ль мне будет? Пояс надёжный, фонарь новый, я в каске. Тут же вид на реку с лунной дорожкой. Я б даже и закурил, да сигареты во внутреннем кармане рубашки поясом прижало. Даже песенку какую-то себе под нос мурлыкать начал было. А потом меня лёгким утренним бризом потихоньку развернуло в другую сторону дороги, и стало мне не до пения: издалека, по прямой на мост, приближались фары. Через минуту я различил отдалённый рёв дизельного мотора, а ещё через пять секунд понял: идёт „фура“.

И вот тут мне впервые в жизни пригодилась школьная арифметика: фонарь — шесть метров, пояс — полтора, я с подмышек — полтора, а „фура“ — все три с половиной... Как я поджимался — это, наверно, со стороны видеть надо было. Ну, шофёр меня тоже за пару десятков метров увидел; да такую ж дуру остановить не просто. Пролетела эта коробка в нескольких сантиметрах отмоей жопы — да и то только потому, что я в последний момент живот втянул.

Остановился он метрах в двадцати, вылез из кабины. (Крутой, кстати, мужик. Другой, увидев такое на столбе, чесал бы до самого Улан-Батора без остановки)... Так вот, вылез он и направился в мою сторону. Решительно и не задумываясь. А я висю под тёмным фонарём и молчу — не опомнился ещё. А подо мной зловеще блестит в свете луны лужа масла. Подошёл он поближе, остановился, задрав вверх голову — при виде такого зрелища, видно, и его ступор взял — и начал машинально хлопать себя по карманам, сигареты искать. А на меня в этот самый момент, похоже, подействовали, наконец, „Агдам“ с адриналином и я, хрен знает с какого такого, для самого себя неожиданно, сказал громко и отчётливо:

— На мосту остановка запрещена.

Он аж подпрыгнул и присел одновременно — не ожидал, да... Ну, потом разобрались, что к чему. Он подогнал свою кибитку задом ко мне поближе и включил „аварийку“. Разговаривали, хохотали. А ещё через полчаса за мной приехал Колян с отремонтированной гидравликой и так и не проснувшимся Моисеичем...