Сижу, значит, дома. Один. Звонят. Иду дверь открывать. А там – дед мороз.

— Вы к кому? – спрашиваю его. Сам-то я уже большой дядя, мне по возрасту не положено, чтобы деды морозы в гости ходили, а дети уже у меня с женой, а жена у меня далеко – в другом городе, в другом уже измерении от меня, потому как жена — бывшая.

— К тебе, Женя, к тебе, — говорит дед мороз и мешок свой с плеча как бухнет на порог, и видно, что аж умаялся весь, пока этот мешок на пятый этаж допер, — Вот тебе, Женя, твой подарочек, — и лезет он, значит, в мешок этот красный и достает оттуда… Я даже глазам не поверил – щенка, — вот твой щеночек.

А я на него смотрю и узнаю. Это же мой – мой Бимка! Тот самый: лопоухий, черный, глазки-бусинки, хвостик купированный. И смотрит он на меня так, как и всю ту свою жизнь, что со мной был, в тогда, в забытом моем детстве: доверчиво и, как-то… не знаю. Так дети на маму с папой смотрят, когда потерялись, а потом, поздней ночью холодной, нашлись – вот такой вот взгляд потеряшкин.

— А я, — говорю и руки у меня трясутся, к щенку тянутся, — я же… мне же… мне тогда подарили уже.

— Так-то тебе родители подарили, а теперь вот – я, — он протянул мне щенка, — Слушай, Жень, а ты не знаешь, где здесь проспект Победы, — достал из кармана бумажку, глянул, — проспект Победы двадцать семь? Нет? – я мотнул головой, — Жаль, мне туда к Паше зайти надо.

Он тяжело взвалил мешок к себе на плечо и зашагал вниз по лестнице. Скрипели калоши на его валенках, дышал он тяжело – возраст все-таки, не молодой студентик, что подрабатывает на новый год , а дед Мороз, может… и настоящий. Ушел. А я остался. С Бимкой. С моим Бимкой. С тем самым.

— С наступающим Новым Годом! – крикнул я запоздало.

— И тебя, Женя, с наступающим, — раздалось с нижних этажей.

Вошел в квартиру, прикрыл за собой дверь. Поставил Бимку на пол, тот сел и на меня смотрит. Голодный, наверное… Снова на руки взял, пошел на кухню. А есть то что? На столе бутылка водки полупустая, на полу, вдоль стены, едва ли не батарея таких же, только уже пустых. Есть только хлеб, да полбанки консервов – килька в томатном соусе… Даже стыдно перед Бимкой стало.

— Нет, друг, — погладил его по голове, — так жить нельзя.

Поставил банку на пол, Бимка сунул мордаху в жестянку, захлюпал языком. Я уселся рядом с ним на пол, и повторил:

Так дальше жить нельзя.