Дочь подарила мне комплект — шапочка и митенки, это такие перчатки с отрезанными пальцами. Цвет лилово-розовый, как язык умирающего от асфиксии. На перчатках вышиты милые кошечки со стразиками вместо глаз. Зачем ребенок припер мне это непотребство — вообще не понятно. Я всю жизнь шапки ношу серые или белые. Ну и черные иногда. А розовый цвет вообще ненавижу. Но ребенку обижать нельзя. Деньги на подарок девонька сама заработал. Надела этот ужас на себя… шапка вызвала резь в глазах, а митенки ничего, зашли. Удобно курить и по телефону шариться. Так и таскала их, милыми кошечками сверкая. Ждала, пока потеряются.

Собственно история. Звонит Сланец, просит тухлым голосом сделать ему укол цефтриаксона. Он из больницы сбежал со своим бронхитом, сказал, что сам уколы будет делать. И после первого же раза сдался.

— Я считал, что у меня болевой порог высокий!- ныл он в трубку. – И лидокаина не пожалел! Но, бля, до чего же больно! А я не мазохист. Приехай, спаси инвалида…

— В мышцу уколю. В вену нет. – сказала я. – Руки уже не те, чтоб твои дряблые вены дырявить. А в жопу будет больно.

— Черт с ней, с веной. Коли в жопу. Хоть не сам- уже хорошо.

Приехала я вечером к Сланцу, митенки на тумбочку кинула, пошла в комнату. А там — попугай сидит. Здоровый такой серый жако. Смотрит на меня наглым зеленым глазом и чего-то курлыкает.

— Ой, какая прелесть! – тут же выдаю я.

— Только не трогай!- орет Сланец. – Эта сволочь кусается, как секатор. Сделай укол, потом мы его фруктами прикормим, и можно шейку почесать. Он любит. И еще он умеет говорить «Привет».

Укол я сделала (Сданец тихо матерился) и пошла кормить попугая. Тот фруктов поел, умаслился, шейку мне подставил. Я его чешу, а он газа закрыл и чуть ли не мурлычет.

— Какой миленький! – чтобы это сказать, я от попугая отвернулась. И, наверное, почесала что-то не то. Потому что на моем большом пальце сомкнулся секатор.

— Ах ты, п"дарас! – заорала я, стряхивая попугая свободной рукой. Тот упал на пол и заорал. Боль была адская, кровища лила конкретно, Сланец ржал, попугай орал и летал по комнате. Потом, конечно, Сланец перебинтовал меня, даже лидокаину дал, рану залить. И уехала я домой со свертком вместо пальца. Хоть кость не перекусил – уже хорошо. Перчатки я, естественно, забыла.

На следующий день приехала Сланцева жена, Светка. И розовые перчатки увидела.

— Кто у тебя был? – завопила она, перчатками потрясая.

— Гуля. Укол делала.

— Это Гулины перчатки? ЭТО Гулины перчатки?! Я бы поверила, если это были варежки. Поверила, если обычные кожаные. Даже поверила, если с черепами…но розовые с котиком – точно не ее!

— Да откуда ты знаешь?

— Я ее пять лет знаю! Она розового не носит! Никогда! Особенно с котиками.

— Ну, кроме нее никого не было! Позвони, спроси!

— Ага. Думаешь, я ей поверю? Она прошлый раз сказала, что ты у шефа отчет пишешь, а ты в пивняке квасил!

— Бл", да сколько можно! Вот, смотри, на жопе синяк от укола! – тут Сланец начинает сдирать штаны.

— То есть ты перед ней штаны снимал?

— Да, бл", снимал! И жопу подставлял! А ты знаешь другой способ делать уколы?

Светка начинает ржать, но тут взволнованный воплями попугай вдруг выдает:

— Ах ты, п"дарас!

Жена Сланца замирает и устремляет на мужа взгляд василиска.

— Это его Гулька научила!

— После того, как ты штаны снял?

— Блядь! Да сколько можно? – орет Сланец.

— Ах ты, п"дарас! П"дарас! – это уже попугай шума добавляет.

В конце концов они, конечно, помирились. И перчатки мне Сланец вернул. А гадкий попугай иногда приветствует гостей воплем : «Ах ты, п"дарас!» и изредка – «Бл"дь, да сколько можно!»

Что самое забавное — попугай не Сланца. Его друг попросил пернатого полгода подержать, пока он на вахту съездит. Причем изначально птичка говорила только : «Привет!»

И будет очень весело, когда попугай приветствует хозяина воплем : «Ах ты, п"дарас!»