Был у меня одноклассник. Человек без художественного образования, но настолько прекрасно рисующий, что просто диву даешься – как такое можно изобразить! Сам по себе он был весьма и весьма симпатичный, и очень сильно на него залипла девушка Наташа (тоже в этом же классе училась), а вот как подкатить, что сказать…

Надо сказать, что и художник тоже в тайне по Наташе вздыхал по полной программе. И решила она к нему подкатить через рисование. Ну, конечно же, все тут же хмыкнули, мол де поняли – портретик ее изобразить, или вообще устроить зарисовку в стиле «Титаника» с натуры. Но нет.

Девушка Наташа была из гипер культурной семьи: мама библиотекарь с высшим филологическим образованием, папа – преподаватель точных наук из местного вуза. Поэтому внаглую просить изобразить себя – не комильфо, а зарисовка в стиле Титаника хоть и до безобразия романтична, но на тот момент этот фильм или еще только снимали, или в обдумывали его в далеких планах – не было в ее мышлении этой аналогии.

Поэтому Наташа подошла к художнику с вопросом, а не нравится ли ему, случаем, творчество Губина? Именно в таком ракурсе – полностью этак без эмоционально, сухо.

— Не оч-ч-чень, — слегка заикаясь, так как млел по ней тайно, ответил художник, и тут же подправился, так как если она спрашивает – ей значит нравится, — не в-все, только некоторые п-песни.

— А ты сможешь его нарисовать?

— Д-да.

На том общение и закончилось и художник, в порыве страсти к Наташе ушел в рисование с головой по самые пятки. Неделю, а может и того больше он изображал в стиле фотореализма с полной затушевкой (это когда еще и задник надо черным залить) Губина. Получилось лучше, чем этот Губин на плакате был. Вручил торжественно портрет Наташе, и снова в свой уголок (человек он шибко степеснительный был, считал что нравится кому – это вообще не его, привык, что его «пользовали» для подобных вот заказов).

Наташа осознала, что вроде чегой-то не то, и надо как-то связь с художником додавливать. И заявилась она на перемене к художник с фотографией своего деда с семьей. И попросила изобразить для семейного портрету.

Художник темечко почесал, рожу покривил – работы много, работа – нифига не душевного толка (вот Наташу бы он с радостью нарисовал, а этих бабку с дедкой, да все семейство вокруг них – не хочется), да вот… вроде как надо.

С этим глобальным рисунком он промаялся с месяц, если не больше, потому как было большое «сопротивление материала», да и мысли у него нехорошие пошли на тему того, что вот это он нарисует, а ей потом еще чего-то надо будет – в рабство попадет, а даже во френдзону (хотя тогда еще и понятия такого не было) – не войдет.

Но все же припер он ей и этот рисунок, вручил грустно понурив плечи снова в свой уголок, едва ли не слезы утирает. А Наташа начинает осознавать, что где-то ее хитрый план сбой дает, что вроде как наоборот – расстояние меж ними возрастает. А делать что? А как? Эх – было бы рабочее крестьянское воспитание, подошла бы, за руку бы взяла, сказала бы, что де ты мне «телок» нравишься, а так – только вздыхать остается. Чертово воспитание!

И так бы и они друг по дружке вздыхали, если бы не прозорливый хулиган по кликухе Чирик, что едва-едва висел в классе на уровне исключения. Узрел он картину передачи рисунка, и решил – надо бы поработать над их чувствами и отношениями. И на большой перемене (вот ведь детство, хотя класс был уже 9й по моему) давай забирать рисунок у Наташи, та в слезы и крик, художник – встрепенулся, вскочил, метнулся, а сделать чего? Он же и комара то только с «двоечки» добить мог, а тут – сам ЧИРИК!

— Отдай, — злобно и испуганно вспикнул художник.

— Отбери, — осклабился Чирик.

И тут художник сделал то, что никогда бы в других обстоятельствах не сделал. Он ударил хулигана! Ну как ударил… задел в формате удара, больше руку себе ссадил, чем больно сделал.

— Ну все, очкарик, попал ты, — ощерился Чирик, — за школой сегодня.

— А может…

— За школой, после уроков.

Художник трясся, умирал и воскрешал, к последнему звонку у него в пятки ушло все: душа, самомнение, характер – все. Он понял, что сегодня умрет…

И вот весь класс за школой, и вот Чирик напротив, и вот все ждут зрелища гладиаторского, моря крови, сломанных костей, носов, отрубленных… простите – увлекся. Народ в ожидании, и среди прочих – Наташа, прикрыв в испуге ладошкой распахнутый рот, выпучив от ужаса прекрасные карие глаза.

И сошлись они в битве до первой крови! И дал Чирик ему себе вмазать, и охватил врага своего и шепнул тому что то на ухо, а после вдарил в нос художнику, а художник ему под дых… И все, и окончен бой.

Чирик, типа, воздух ртом хапает, дышать не может – в нокдауне, а художник нос расквашенный утирает, кровь по роже размазывает.

И не выдержала тут Наташа, лопнули, разлетелись оковы воспитания, и подбежала она к своему герою, и охватила лицо его окровавленное нежными, белыми ладонями, и спросила:

— Тебе больно?

— Н-н-ниче т-т-так, н-нормально, — художника и от драки мандражило, и от того как близко Наташа.

В тот день он проводил ее до дома. А потом назначил свидание, только кто-кому – это уже доподлинно сказать не могу. Было у них свидание. А потом они стали приходить в школу вместе и всегда он ее провожал. А потом… Они женаты. У них дети. Вроде хэппи-энд, и вроде надо Чирика к этому хэппи привязать, да не сложится – вроде сидит сейчас, полным отморозком стал. Может это был его единственный «хороший» поступок.